Читать книгу "Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны - Кэтрин Грейс Кац"

стало ясно, что в двух других делегациях военная верхушка представлена. Британцы и вовсе включили в состав весь цвет: и главу Имперского генштаба фельдмаршала сэра Алана Брука, и маршала Королевских ВВС сэра Питера Портала, и адмирала флота сэра Эндрю Каннингхэма, и главного военного советника Черчилля генерала «Пага» Исмея, и фельдмаршала сэра Харольда Александера. С советской стороны присутствовали адмирал флота Николай Кузнецов, генерал армии Алексей Антонов и маршал авиации Сергей Худяков, возглавлявшие штабы трёх родов войск Красной армии. Британские и советские военачальники были немало смущены тем, что с американской стороны из военных на банкет прибыл один лишь адмирал Лехи, да и то лишь в качестве начальника личного штаба президента Рузвельта{552}. Будь на то воля Кэти, она хотя бы заменила адмирала Лехи на начальника штаба армии генерала Маршалла. Последний быстро стал одним из её главных любимцев среди всех делегатов, поскольку великолепно рассказывал о войне. К Лехи же у неё, напротив, успела выработаться острая антипатия. Накануне Кэти довелось случайно подслушать рассуждения адмирала о французах. «Боже мой, как же он их ненавидит! – отписалась она в тот же день Памеле. – Он претендует на роль главного апологета позиции “руки прочь от Америки в Европе”, – отметила она, – от которой один шаг до изоляционизма. <…> Никоим образом с ним не согласна»{553}.

Аверелл на время покинул Кэти и подошел к Питеру Порталу, который через сутки уезжал в Лондон. Питер обещал доставить туда письмо Аверелла к Памеле. Хотя Портал и был соперником Аверелла в борьбе за её сердце, маршал мог быть вполне уверен в том, что посол ещё на какое-то время задержится в Москве и реальной конкуренции ему не составит, – зато письмо Гарримана станет хорошим поводом для немедленной встречи с Памелой. И всё бы хорошо, вот только Аверелл до сих пор так и не нашёл времени написать это письмо, а потому сказал Порталу, что непременно напишет что-нибудь после ужина и передаст ему на следующее утро. Поскольку же никаких шансов на то, что собравшаяся за ужином компания разъедется до полуночи, не было и быть не могло, Портал сильно усомнился в том, что обещанное случится{554}.

Кэти окинула взглядом комнату. Помимо Черчилля, Сталина и Рузвельта, военного руководства, трёх министров иностранных дел, трёх переводчиков, Сары с Анной и отцом и Эда Флинна, там присутствовали Джимми Бирнс (на этот раз внешне собранный и спокойный); посол Великобритании в СССР Арчи Кларк-Керр; двое его советских коллег – посол в Великобритании Фёдор Гусев и посол в США Андрей Громыко; два заместителя Молотова – Иван Майский и Андрей Вышинский. Гарри Гопкинс снова слёг и, естественно, отсутствовал.

Кэти знала в лицо всех гостей – либо по личному знакомству, либо по фотографиям, – за исключением одного человека, маячившего на другом конце комнаты. А это был никто иной, как нарком внутренних дел Лаврентий Берия, доселе остававшийся для западных делегатов только именем без лица. Сталин решил, наконец, предъявить его публике, выпустив из тени.

Самого присутствия главы НКВД для советского гражданина было достаточно, чтобы внутренне содрогнуться и начать лихорадочно гадать, где и что он не так сказал или с кем и где свёл не то знакомство. Даже самые влиятельные члены политбюро опасались всесильного наркома. Никита Хрущев, в ту пору первый секретарь ЦК КП(б) Украины, писал о Берии в своих воспоминаниях: «Когда он явился в Москву[66], то жизнь Сталина и коллектива, который сложился вокруг него, приобрела совершенно другой характер. Когда я один на один беседовал со Сталиным, он мне иногда высказывал даже свое недовольство: “Когда у нас не было Берии в Москве, у нас как-то по-другому проходили встречи, по-другому проходили обеды и ужины. А сейчас он обязательно вносит какую-то страсть, соревнование, кто больше выпьет. Создается атмосфера, когда люди выпивают лишнее и нарушается тот порядок, который был у нас”»{555}. Вот и на банкетах наподобие ялтинского дестабилизирующее действие алкоголя вполне могло сыграть на руку Сталину.

Зато Кэти была знакома не понаслышке кое с кем из подчинённых Берии. В первую свою московскую зиму она написала Клементине Черчилль обстоятельное письмо о том, как приспосабливается к жизни в Советском Союзе. «Иногда по воскресеньям, – сообщала она миссис Черчилль, – мы все выбираемся покататься на лыжах. <…> “Мы все” – это, конечно же, мы с отцом плюс четверо приставленных к Авереллу ребят из НКВД. Один из них и сам мастак кататься и всё пытается, хотя и безуспешно, угнаться за Авереллом, а трое остальных просто стоят на наблюдательных пунктах вдоль склона». Кэти прозвала их «ангелами», поскольку они вечно сновали вокруг отца, однако, писала она жене премьера, «всё не могу взять в толк, кого они охраняют – то ли Аверелла, то ли людей от Аверелла. <…> В любом случае, они крайне полезны в роли живой камеры хранения наших вещей, и <…> у них всегда есть при себе спички!»{556} В этих комментариях Кэти за привычной легковесностью явственно читается, что она прекрасно отдаёт себе отчёт, что с НКВД шутки плохи{557}.

Внезапное явление Берии заинтриговало Кэти. Она обратила внимание, что он «маленький и полный, а пенсне с толстыми линзами придаёт ему злодейский вид», но в то же время есть в его облике и «некое добродушие»{558}. Для Кэти присутствие Берии было пусть и неприятным, но не опасным, – ведь она как-никак была защищена дипломатическим статусом, и напрямую он ей никак угрожать не мог. Тем не менее она знала, что перед нею воистину «самый страшный человек» из всех, с кем она когда-либо встречалась. Берия преуспевал за счёт практически повсеместного нагнетания ужаса, готовность вселять который в людей как раз и позволяла ему, а через него и Сталину, и советскому режиму контролировать каждого в отдельности и подчинять себе население в целом. А вот манипулировать иностранцами приходилось с использованием более тонкой тактики. Не мог же НКВД открыто запугивать Черчилля, Рузвельта или Гарримана угрозами ареста и разоблачения, пыток и безвинного или бездоказательного осуждения, которые сделались в СССР стандартными способами борьбы с политическими врагами. Но имелись у НКВД и методы оказания давления на высокопоставленных иностранцев.

Кэти об этом ничего известно не было, а между тем неделями ранее, в январе, Аверелл вынужден был иметь весьма странное дело с одним из заместителей Берии, Павлом Судоплатовым, которого ему представили в Народном комиссариате иностранных дел как Павла Матвеева, ответственного за подготовку конференции от Совнаркома. После знакомства Судоплатов пригласил Гарримана на обед в московский ресторан грузинской кухни[67], чтобы обсудить организационные мероприятия в Ялте поподробнее. За обедом Судоплатов, однако, быстро сменил тему и принялся выведывать у Гарримана американскую позицию по самым щепетильным вопросам повестки предстоящей конференции, в частности, по польскому. НКВД записывало их разговор на магнитную ленту с тем, чтобы проанализировать реакции посла и составить его психологический профиль для Сталина, однако Гарриман был не тот человек, чтобы раскрываться перед первым встречным, и затея сорвалась.

Видя, что фокус не прошел, Судоплатов перешел к дедовской тактике склонения объекта разработки к сотрудничеству. Демонстрируя верх предупредительности, энкавэдэшник посоветовал Гарриману «получше присматривать за своею дочерью и её московскими похождениями, потому что знакомство кое-с-кем из молодых русских может довести её до беды». Но Гарриман, уже вычисливший, что «Матвеев» – агент НКВД, не клюнул и на этот его толстый намёк, что Кэти якобы водит знакомство с непотребными типами. У Кэти, действительно, было среди русских немало